Неточные совпадения
Казалось, не было
сил человеческих подбиться к такому человеку и привлечь его расположение, но Чичиков попробовал.
«В сущности, есть много оснований думать, что именно эти люди — основной материал истории, сырье, из которого вырабатывается все остальное
человеческое, культурное. Они и — крестьянство. Это — демократия, подлинный демос — замечательно живучая, неистощимая
сила. Переживает все социальные и стихийные катастрофы и покорно, неутомимо ткет паутину жизни. Социалисты недооценивают значение демократии».
— «Русская интеллигенция не любит богатства». Ух ты! Слыхал? А может, не любит, как лиса виноград? «Она не ценит, прежде всего, богатства духовного, культуры, той идеальной
силы и творческой деятельности
человеческого духа, которая влечет его к овладению миром и очеловечению человека, к обогащению своей жизни ценностями науки, искусства, религии…» Ага, религия? — «и морали». — Ну, конечно, и морали. Для укрощения строптивых. Ах, черти…
— «Внутренняя жизнь личности есть единственно творческая
сила человеческого бытия, и она, а не самодовлеющие начала политического порядка является единственно прочным базисом для всякого общественного строительства».
А пока люди стыдятся этой
силы, дорожа «змеиной мудростью» и краснея «голубиной простоты», отсылая последнюю к наивным натурам, пока умственную высоту будут предпочитать нравственной, до тех пор и достижение этой высоты немыслимо, следовательно, немыслим и истинный, прочный,
человеческий прогресс.
И только верующая душа несет горе так, как несла его эта женщина — и одни женщины так выносят его!» «В женской половине
человеческого рода, — думалось ему, — заключены великие
силы, ворочающие миром.
— Да, во всех отраслях
человеческой деятельности, в
силу основного принципа всякого прогрессивного движения, строго и последовательно совершается неизбежный процесс дифференцирования.
Это была полная чаша во вкусе того доброго старого времени, когда произвол, насилия и все темные
силы крепостничества уживались рядом с самыми светлыми проявлениями
человеческой души и мысли.
Важно не
человеческое развитие рабочих или крестьян, не повышение их
человеческого достоинства и качественности, не рост их
силы, которая всегда ведь есть духовная
сила, а постановка их в такие условия, утилитарно нужные.
В России в
силу религиозного ее характера, всегда устремленного к абсолютному и конечному,
человеческое начало не может раскрыться в форме гуманизма, т. е. безрелигиозно.
С необыкновенной
силой раскрывается в стихах Пушкина столкновение творческой свободы поэта и утилитарных требований
человеческой массы, черни, которая была у него, может быть, более всего чернью дворян, чиновников, придворных, а не трудящихся масс.
Можно установить четыре периода в отношении человека к космосу: 1) погружение человека в космическую жизнь, зависимость от объектного мира, невыделенность еще
человеческой личности, человек не овладевает еще природой, его отношение магическое и мифологическое (примитивное скотоводство и земледелие, рабство); 2) освобождение от власти космических
сил, от духов и демонов природы, борьба через аскезу, а не технику (элементарные формы хозяйства, крепостное право); 3) механизация природы, научное и техническое овладение природой, развитие индустрии в форме капитализма, освобождение труда и порабощение его, порабощение его эксплуатацией орудий производства и необходимость продавать труд за заработную плату; 4) разложение космического порядка в открытии бесконечно большого и бесконечно малого, образование новой организованности, в отличие от органичности, техникой и машинизмом, страшное возрастание
силы человека над природой и рабство человека у собственных открытий.
И вот вместо твердых основ для успокоения совести
человеческой раз навсегда — ты взял все, что есть необычайного, гадательного и неопределенного, взял все, что было не по
силам людей, а потому поступил как бы и не любя их вовсе, — и это кто же: тот, который пришел отдать за них жизнь свою!
Если бы возможно было помыслить, лишь для пробы и для примера, что три эти вопроса страшного духа бесследно утрачены в книгах и что их надо восстановить, вновь придумать и сочинить, чтоб внести опять в книги, и для этого собрать всех мудрецов земных — правителей, первосвященников, ученых, философов, поэтов — и задать им задачу: придумайте, сочините три вопроса, но такие, которые мало того, что соответствовали бы размеру события, но и выражали бы сверх того, в трех словах, в трех только фразах
человеческих, всю будущую историю мира и человечества, — то думаешь ли ты, что вся премудрость земли, вместе соединившаяся, могла бы придумать хоть что-нибудь подобное по
силе и по глубине тем трем вопросам, которые действительно были предложены тебе тогда могучим и умным духом в пустыне?
Может быть, мы станем даже злыми потом, даже пред дурным поступком устоять будем не в
силах, над слезами
человеческими будем смеяться и над теми людьми, которые говорят, вот как давеча Коля воскликнул: «Хочу пострадать за всех людей», — и над этими людьми, может быть, злобно издеваться будем.
Дело
человеческое состоит в том, чтобы, оплакавши вместе с виновным его падение, указать ему, что он все еще обладает
силами восстановления.
И сколько
сил, терпения было употреблено на это, сколько настойчивости и как удивительно верно была доиграна роль, несмотря ни на лета, ни на болезни. Действительно, душа
человеческая — потемки.
Но есть и другой — это тип военачальников, в которых вымерло все гражданское, все
человеческое, и осталась одна страсть — повелевать; ум узок, сердца совсем нет — это монахи властолюбия, в их чертах видна
сила и суровая воля.
В этом признании
человеческого образа там, где, по
силе общеустановившегося убеждения, существовал только поруганный образ раба, состоял главный и существенный результат, вынесенный мной из тех попыток самообучения, которым я предавался в течение года.
Прежде всего мне представилась мысль о необычайной интенсивной
силе злополучия, разлитого в
человеческом обществе.
Припомните: разве история не была многократно свидетельницей мрачных и жестоких эпох, когда общество, гонимое паникой, перестает верить в освежающую
силу знания и ищет спасения в невежестве? Когда мысль
человеческая осуждается на бездействие, а действительное знание заменяется массою бесполезностей, которые отдают жизнь в жертву неосмысленности; когда идеалы меркнут, а на верования и убеждения налагается безусловный запрет?.. Где ручательство, что подобные эпохи не могут повториться и впредь?
Словом сказать, смесь искреннего жаления об умирающем слуге с не менее искренним жалением о господине, которого эта смерть застигала врасплох, в полной
силе проявилась тут, как проявлялась вообще во всей крепостной практике. Это было не лицемерие, не предательство, а естественное двоегласие, в котором два течения шли рядом, не производя никакого переполоха в
человеческом сознании.
Нет, я верил и теперь верю в их живоносную
силу; я всегда был убежден и теперь не потерял убеждения, что только с их помощью
человеческая жизнь может получить правильные и прочные устои.
Я не произошел от Руссо, не верю в естественную доброту
человеческой природы, не считаю природу «божественной» и не обоготворяю
силу жизни, мне чужда экзальтация эмоциональной жизни, я не признаю абсолютного примата эстетики и искусства.
Раненные страданиями
человеческими, исходящие от жалости, проникнутые пафосом человечности, не принимали империи, не хотели власти, могущества,
силы.
«Свобода и единство — таковы две
силы, которым достойно вручена тайна свободы
человеческой во Христе».
Завет христианства заключается в соединении небесного с земным, божественного — с
человеческим; всеобщее же воскрешение, воскрешение имманентное, всем сердцем, всей мыслью, всеми действиями, т. е. всеми
силами и способностями всех сынов
человеческих совершаемое, и есть исполнение этого завета Христа — Сына Божьего и вместе с тем сына
человеческого».
Христианский Запад истощил свои
силы в разнообразной
человеческой активности.
Языческое государство не может и не должно быть упразднено и отвергнуто, его функция остается в
силе, пока грех и зло лежат на дне
человеческой природы, но государство должно быть разоблачено как язычески-ветхозаветное, а не христиански-новозаветное.
Это выше
сил человеческих».
Греческая религия безнадежна, в ней нет спасения; она была апофеозом могущественных
сил природы и обожествлением слабых
сил человеческих.
Для греческого религиозного сознания мир был бессмысленным круговоротом играющих
сил природы и не было никакого разрешения этой игры, никакого исхода, никакой надежды для
человеческого лица.
Ложь антропологии исторического христианства и антропологии революционного гуманизма разом и обоготворяет человека, и принижает человека, но не в
силах обожить
человеческую природу.
То, что было не по
силам человеческим, не по
силам природным, оказалось по
силам Сына
Человеческого и Сына Божьего.
Никакой позитивизм не в
силах искоренить из
человеческого сознания метафизическое понимание причинности.
Несмотря на огромное различие в обилии и
силе вод, и те и другие реки имеют один уже характер: русло их всегда песчано, всегда углублено; сбывая летом, вода обнажает луговую сторону, и река катит свои волны в широко разметанных желтых песках, перебиваемых косами разноцветной гальки: следовательно, настоящие берега их голы, бесплодны и, по-моему, не представляют ничего приятного, отрадного взору
человеческому.
Если бы
силы мои достаточны были, представил бы я, как постепенно великий муж водворял в понятие свое понятия чуждые, кои, преобразовавшись в душе его и разуме, в новом виде явилися в его творениях или родили совсем другие, уму
человеческому доселе недоведомые.
Если потомкам нашим предлежит заблуждение, если, оставя естественность, гоняться будут за мечтаниями, то весьма полезной бы был труд писателя, показавшего нам из прежних деяний шествие разума
человеческого, когда, сотрясший мглу предубеждений, он начал преследовать истину до выспренностей ее и когда, утомленный, так сказать, своим бодрствованием, растлевать начинал паки свои
силы, томиться и ниспускаться в туманы предрассудков и суеверия.
Здесь в полной
силе выразилось одно из главных свойств таланта Островского — уменье заглянуть в душу человека и изобразить его
человеческую сторону, независимо от его официального положения.
Первые трое суток мы ехали на телеге, что было довольно беспокойно; теперь сели на сани, и я очень счастлив. Не знаю, как будет далее, а говорят — худа дорога, сделалось очень тепло. Заметь, в какое время нас отправили, но слава богу, что разделались с Шлиссельбургом, где истинная тюрьма. Впрочем, благодаря вашим попечениям и Плуталову я имел бездну пред другими выгод; собственным опытом убедился, что в
человеческой душе на всякие случаи есть
силы, которые только надо уметь сыскать.
Личные симпатии Райнера влекли его к социалистам. Их теория сильно отвечала его поэтическим стремлениям. Поборников национальной независимости он уважал за проявляемые ими
силу и настойчивость и даже желал им успеха; но к их планам не лежало его сердце. Никакого обособления он не признавал нужным при разделе естественных прав
человеческого рода.
— Поймите же, Лизавета Егоровна, что я не могу, я не в
силах видеть этих ничтожных людей, этих самозванцев, по милости которых в
человеческом обществе бесчестятся и предаются позору и посмеянию принципы, в которых я вырос и за которые готов сто раз отдать всю свою кровь по капле.
Есть великий закон, думаю я, одинаковый как для неодушевленных предметов, так и для всей огромной, многомиллионной и многолетней
человеческой жизни:
сила действия равна
силе противодействия.
Забыв свою болезнь и часто возвращающиеся мучительные ее припадки, Чичагов, слушая мое чтение, смеялся самым веселым смехом, повторяя некоторые стихи или выражения. «Ну, друг мой, — сказал он мне потом с живым и ясным взглядом, — ты меня так утешил, что теперь мне не надо и приема опиума». Во время страданий, превышающих
силы человеческие, он употреблял опиум в маленьких приемах.
Впоследствии понял я высокий смысл этих простых слов, которые успокоивают всякое волненье, усмиряют всякий
человеческий ропот и под благодатною
силою которых до сих пор живет православная Русь. Ясно и тихо становится на душе человека, с верою сказавшего и с верою услыхавшего их.
— Никакие
силы человеческие меня здесь больше не удержат! — отвечала Юлия с ударением. — Я так давно не видала отца, — прибавила она.
— Как что же? — перебил его Неведомов. — Поэзия, в самых смелых своих сравнениях и метафорах, все-таки должна иметь здравый
человеческий смысл. У нас тоже, — продолжал он, видимо, разговорившись на эту тему, — были и есть своего рода маленькие Викторы Гюго, без свойственной, разумеется, ему
силы.
Наоборот, по коренному свойству
человеческой природы можно предположить, что по мере увеличения
силы заводовладельца будет возрастать благосостояние его рабочих, потому что именно здесь их интересы совпадают.
По
человеческой логике казалось бы, что такие слишком опытные молодые люди не должны бы были пользоваться особенными симпатиями тепличных институтских созданий, но выходит как раз наоборот: именно на стороне этой золотой молодежи и сосредоточивались все симпатии восторженной и невинной юности, для которой запретный плод имел неотразимо притягательную
силу.
— Миром идут дети! Вот что я понимаю — в мире идут дети, по всей земле, все, отовсюду — к одному! Идут лучшие сердца, честного ума люди, наступают неуклонно на все злое, идут, топчут ложь крепкими ногами. Молодые, здоровые, несут необоримые
силы свои все к одному — к справедливости! Идут на победу всего горя
человеческого, на уничтожение несчастий всей земли ополчились, идут одолеть безобразное и — одолеют! Новое солнце зажгем, говорил мне один, и — зажгут! Соединим разбитые сердца все в одно — соединят!